При первом я своем с Патрикием свиданье
Условился, чтоб к Вам стихами написать
Великолепное, обширное посланье,
Какое вам досель не снилося читать;
В нем будут новости, начавши от погоды,
Дела военные, гражданские суды,
Моральные черты, явления природы,
Разлив морей и рек от дождевой воды,
И, словом, все, что есть и зримо, и незримо,
Для расширения послания сего,
Для мыслей и для рифм все то необходимо:
Поэты наши блеск заемлют от того!
Теперь, окончивши толь нужное введенье,
Торжественно хочу эпистолу начать,
Да голос оныя, пройдя в уединенье,
Где вы с природою укрылись обитать,
Склонит ваш взор и слух к беседе нашей с вами,
Давно перерванной отбытием моим.
Вы знаете, что я, меж многими краями
По свету колесив, здесь вновь явился зрим.
Не раз я посещал и древнюю столицу,
Обитель пышную российского царя,
И видел древнюю и юную царицу,
Меж чернью блещущих, как утрення заря,
И гостя славного, потомка Фредерикса,
В мундире, на коне, в карете и пешком,
Для созерцания его почтенна лика
И стар, и млад, и хвор бросали всякий дом;
Как велие пиры давала им Орлова
На деньги чистые едва ль не в миллион,
Где все созналися, что пиршества такого,
Уж бывши королем, не видывал и он;
Какое множество пред освещенным домом
Народа и карет тянулось под Донской,
Как войско под ружьем нас оглушало громом
И тешило царей готовностью на бой;
Как сын Юсупова в присутствии монарха,
Который мнил его глаголом уст почтить,
От глупости ли то иль попросту от страха,
Здоровы ль вы, король? - изволил вопросить;
Как средь дворцового великолепна сада,
Где приготовлен был чудесный фейерверк,
Пылала лишь одна всеобщая досада,
3ане на оный дождь полился в виде рек!
Как на свершаемом кавалерийск-параде,
Который окружен отвсюду был людьми,
Брат Иловайских пал, притиснутый в ограде,
И стоптан при глазах невесты лошадьми;
Как было торжество при заложенье храма
Во имя господа спасителя Христа,
Картине сей нужна обширнейшая рама
И кисть духовная, всех кистей красота:
Как весь священный клир, вмещаемый Москвою,
Горе имущ сердца, брады и очеса,
Тянулся вслед полкам под ризою златою,
И куревом кадил мрачились небеса;
Как сам монарх, прияв и камень, и лопатку
В державну длань свою, с открытою главой,
Великолепную тут совершал закладку,
И место храму быть означено доской;
Как пастырь Августин, в восторге исступленья,
Вещал: где мы, на что и что мы се творим?
Толпы народные, как воды в час волненья,
Во знак согласия склонились перед ним.
Я зрел храм наших муз, еще не обновленный,
Экзерциз-гауз близ, взнесенный к облакам,
На диво зданьям всем в трофей сооруженный
И во вместилище тьмочисленным полкам.
Я зрел обширные руины и бульвары,
Где тысящ тысящи гнездились, как клопы,
Купцы, посадские, профессоры, и бары,
И черни жалкия жужжащие толпы.
Я видел в пансион монарха посещенье,
Он рек: все держится лишь Библией одной,
И те слова тотчас инспектор в восхищенье
Ко стенке прилепил на дщице золотой.
Я был в собрании словесности российской,
Известный русский где профессор Мерзляков,
При громе бубн, кимвал и песни мусикийской,
"На Гаваоне бог!" - в начале рек стихов.
Я веси многие обтек вокруг и грады
И зрел различные народов племена,
И нивы злачные, и скал нагих громады,
И шуму волн внимал, склоняясь к неге сна.
Я был в Владимире, что Клязьма обтекает,
И виц-правителя того я посещал,
Который многого хотя не обещает,
Но, так сказать, себя порядком основал.
Я зрел монархини путь скромный до Ростова
Для поклонения усердного мощам,
Где видел вашего и дядюшку родного -
Царицы-матери для встречи был он там
И получил от ней себе благоволенье
За то, что, тысяч пять слупивши от купцов,
Он сделал в честь ее приезда приношенье
На вспоможение для сирых и для вдов.
Я был и в Суздале, старинном граде оном,
Который славится княженья сединой,
И мощи лобызал с любовью и поклоном,
Останки дивные угодницы святой;
Там зрел я монастырь во имя Спаса-бога,
Супруга где Петра Великого жила,
Где жизнь она вела елико можно строго
И, схиму восприяв, в мир лучший отошла.
Тут видел страшное судеб я превращенье
И в свете, так сказать, единственный пример:
Сын Разумовского, сидящий в заточенье
Под видом, что дурак, - с умом и камергер:
От блеска и честей отторгнувши далеко,
Судьба рукой отца, без ведома царя,
На поглумление холодных душ жестоко
Влекла его к стенам сего монастыря.
И мало ли еще что видел я в вояже,
Смешного множество и жалкого в сто раз -
Разбои, грабежи и - что всего есть гаже -
Юстиция в судах и подлинно без глаз!
Наскучив житием в глуши, в уединенье
И этот свет еще не вовсе разлюбя,
Отраду заключив в надежде и терпенье,
Я миру захотел еще явить себя.
Итак, собрав свои физические силы
И нравственность свою устроя сколько мог,
Я паки привязал воображенью крылы,
Да снова отворю честей себе чертог.
К сему способствовал Сьеринов с миллионом,
Который он в Москве охотно отдал с рук:
При встрече я его обрадован поклоном,
Мы тотчас бросились в объятья к другу друг
И слово за слово поспешно объяснились.
Простившись с дядею, у коего я жил,
Мы, в бричку польскую воссевши, вмиг пустились
Во славный Питер-град, где я уже служил.
Едва достигнул я столичныя заставы,
На стогны градские едва ступил ногой,
Друзей моих пошел испытывать я нравы,
А более, чтоб их обрадовать собой.
И что ж нашел? Увы! Тот беден, тот без места,
Иной возвысился, иной приунижен,
Рамбовского свела совсем с ума невеста
(Колико сильны суть над нами власти жен!),
И то, что так ему и нравилось, и льстило,
Хмельное именно, настойка и коньяк, -
Он ныне от того уж отвращает рыло;
Женитьба же его идет и так и сяк.

Теперь я обращусь к другим местам и лицам,
Пузырность чудную везде я нахожу:
Здесь все подобится воздушным колесницам,
На статских ли чинов, военных погляжу;
Везде одни слова, везде одни обманы,
А деньги, кажется, всему дают здесь ход,
Все туже набивать стараются карманы,
Но здесь простите мне: се нужный эпизод.
Патрикия нашел, как прежде, я в халате,
В суждениях его не вижу перемен;
В архиве он своей сидит, как будто в хате,
И мнит, что свет - архив, в архиве прах и тлен;
А Федоров почти совсем переменился,
Не мню, чтобы душой и сердца добротой,
Но так в юстицию жестоко углубился,
Что на проспект уже не ступит и ногой.
Брат Лев же, например, он все еще мечтает -
Блажен, кто и мечтать способен в жизни сей!
Но жаль, что иногда чрез меру он ласкает
Или чрез меру он ярится на людей.
Измайлова нашел я точно в том же виде,
Нисколько тонее, нисколь не потолстел;
Благонамеренный, скажу я не к обиде,
Имеет тот же ход, как прежде он имел.
Я был и в Обществе: какая перемена!
Все члены новые и новые умы;
Никольского уж нет, и критика забвенна,
Дашков уж не творит с Хвостовым кутерьмы.
Да, кстати, речь пришла теперь и о Хвостове:
Сей ветхий сластолюб, гуляючи в саду,
Внезапно пойман был дев радостей на лове,
Единой дав из них полсотни на беду.
По доводу сему Измайлов покусился
При хартии к нему отправить нищету,
И в хартии он той открыто изъяснился,
Что, щедрость чтя его и сердца доброту,
Благотворения публично зря примеры,
Он убедил его и сей толико ж дать,
Как с удовольствием он жрице дал Венеры:
Да дастся за сие обоим благодать!
В таких тисках Хвостов никак не отказался
И разом две свещи кумирам двум возжег:
Там черт на старости поймать его старался,
А здесь же уловил благотворенья бог.
Окончивши теперь историю Хвостова,
Я должен вам сказать кой-что и о других -
О красном Сферане хоть мельком два-три слова:
Лице сие нельзя забыть в стихах моих!
Он так же, как и был, и странен, и чудесен,
Над всем смеется вдруг, быв сам всего смешней,
В речениях своих славянских полновесен
И нет юстиции во всей его смелей,
Работает сплеча записки, отношенья,
Мечтая оными Поспелова сражать,
Не видя за труды другого награжденья,
Как только б где поесть, попить и поплясать.
Янжула встретил я случайно на бульваре;
Он, по обычаю, захохотал тотчас,
Хоть вовсе на моей новоявленной харе
Смешного ничего не зрелось в этот раз.
Я зрел Викулина среди Казанска храма
С печальным образом и скорбию в очах,
Где он оплакивал на лоне Авраама
В бозе усопшего митрополита прах;
С ним вместе он сокрыл надежду и мечтанья
На связи, на чины, на деньги, на кресты,
Которые дают другим не за гулянье,
Но он их от одной желал бы простоты.
Потом приятеля его я зрел Мороза -
И сей, равно как он, невесел из лица,
Лабанова ему не по нутру угроза:
Он дал ему пинка юстиции с крыльца.
Я зрел и Гнедича с отрывком "Илиады",
Он преложенье мне показывал свое:
В экзаметрах тут слов уродливых громады
И долготенное меж прочим копие.
Другие новости еще литературы:
Оленин меценат, к тому ж статс-секретарь
И выдумщик большой творить карикатуры,
Которого хранит наш адрес-календарь,
Недавно сочинил творение антично,
В котором древние медали разбирал,
И Каченовский так задел его прилично,
Как никого никто еще не задевал.
Он доказал ему, что, пыль пуская в очи,
Он сим фальшивая монета для очей;
Издатель "Вестника" уж выбился из мочи,
В отчизне чтоб терпеть чиновных толь вралей.
В Москве Димитриев, от света удаленный,
Сей критикою был ужасно восхищен,
Что тот, кто, в выдумках от всех превознесенный,
Внезапно был одним профессором сражен.
Тут многие у вас родятся мысли новы,
Век просвещения каков теперь у нас:
Лишь слово написал - и все кричать готовы:
Вот истинный мудрец - он врет же на заказ.
Но Каченовский сей, издав сужденье смело,
От крайности одной в другую вдруг попал:
Оленина задев по роже он за дело,
Карамзина совсем невинно обругал;
Да это не прошло сему педанту даром:
Жуковский с мщением явился яко тать,
С холоднокровием и купно вместе с жаром
Сказал ему в стихах: дурак, - м...(*)
Простите мне сие нескромно выраженье,
Эпистола сия лишь писана для вас;
К тому ж история не терпит принужденья
И пишет для ума, для сердца и для глаз.
О многих говоря приятелях я с вами,
Об Албрехте совсем я чуть не позабыл:
Он чудо говорун, будь сказано меж нами,
Но в угощениях по-прежнему все мил.
Я видел Спасского и был весьма доволен
Суждением его о бедности людей,
Сей добрый человек хотя и очень болен,
Но для башки его не нужно лекарей.
Об экзекуторе департамента Сборов
Одно могу сказать прилично в похвалу,
Что век не терпит он бумажных наших вздоров
И от Корнеева скрывается в углу;
Но, впрочем, портер он имеет превосходный,
Который я не раз с Патрикием вкушал;
Хвала ему за то, он вкус свой благородный
Достойно портером пред нами оказал.
Я часто захожу и в мрачную архиву,
Но лица светлые встречаю там людей.
Я видел, как они ведут там жизнь счастливу,
Не ждя себе за то награды и честей;
И се поистине суть смертные блаженны,
Знакомы с ветхостью единою бумаг,
Которые стоят у них переплетенны
И вервьем стянуты в ужаснейших стопах.
Я зрел и Бахтина случайно, мимоходом:
Едва ль он прежнего не сделался смешней,
Одет как чучело, глядит прямым уродом
И знатных чтет в числе запазушных друзей.
Голицын, Трощинский - ему защита оба,
Забота вся его о юных дочерях,
Супруга же его, как воплощенна злоба,
Не раз ему тупей литала яко прах.
Из новостей вы сих довольно днесь познайте,
В столице нового что встретил всюду я,
И лучших мне узреть предметов пожелайте,
Которыми мечтал утешить я себя.
Сие же прочитав послание пространно,
Которое едва теперь я окончал,
Почтите к вам мое желание преданно, -
Все то, что чувствовал, я то и написал.
Увидевши же вас со счастливым возвратом,
Я более еще могу вам объяснить
О том и о другом, - теперь же с вашим братом,
Патрикием, иду трапезу разделить.