По скорбному челу и по башке дурацкой
Отныне различать нас будет этот свет:
И даже в кабаке останусь я поэт,
А ты, в знати своей, один рифмач кабацкой!
Личиной дружества прикрывши пасквиль свой,
Ты слабости во мне ругаешь, как в злодее;
Но пьянство хоть всего мне сделалось гнуснее,
То это потому, что пьянствовал с тобой!
К уничижению когда плачевной доли,
Не дух утративши, но только перевес,
Привел безжалостный я взор к себе Горголи, 
Несчастливо упав со зыблемых колес,
И тут рука судьбы мой череп поддержала,
Одеяв случай сей ночною темнотой;
Управа с скромности от света умолчала,
Чтоб ты ужасней был полиции самой.
И во сто раз того презренней Алгвазила,
Который возлагал меня на рамена:
Рука его в тот час для ближнего служила,
Твоя же падшего разить сотворена.
Быв преступленья чужд и даже чужд разврата,
Кляну поносные мои протекши дни;
Ах, более, чем ты, ужасны мне они;
Я в буйстве обнимал не раз тебя как брата,
Тебе ль меня, тебе ль в пороках упрекать?
Быть может, на краю ужасна погребенья,
Ответствуй мне теперь, коль можешь содрогать,
Почто уничижил ты чувство сожаленья?
Не долго я тебя сим чувством тяготил,
Лья слезы и кляня мою судьбину люту;
Чем только огорчу последнюю минуту,
То это чувством тем, что я тебя любил.
Но друга некогда и взор твой сыщет дикий,
Судьбой остановлен коль станешь угасать,
Как я днесь средь могил готовый умирать,
Воспомнив прежнее, зову к тебе, Патрикий.
И в сей ужасной миг, поверь же в этом мне,
С мучительной тоской ты будешь не напрасно
Завидовать стократ усопших тишине
И с вздохом вспоминать, сколь дружество ужасно.