Уж два воителя готовы в страшный бой,
И к битве подан знак им Генриха рукой.
Без лат и без щитов, чело их не покрыто, -
Героев древних лет убранство знаменито,
Прелестное для глаз, но вредное мечам,
Повержено лежит у каждого к ногам.
Решительный боец все то пренебрегает, 
Что время битвы длит, опасность умаляет;
Его орудье - меч - открыт со всех сторон, 
Он ищет грудь врага, не хитрых оборон.

Стоят в кипении; бьет битвы час ужасный,
И возгорел уж бой, и славный, и опасный.
Решимость, быстрота, геройство, мести жар -
Сто раз вознесся меч и отражен удар.
Свидетель удивлен, во страхе и сомненье
Миг каждый видит их победу и паденье.
Домал отважнее, сильнее и храбрей,
Тюрень умеренней и в действиях быстрей.
Властитель чувств своих и каждого движенья,
Он ждет, полн хитрости, Домаля утомленья,
Сей в тщетных замыслах всю крепость истощил:
Уж нет для ярости в деснице прежних сил!
Как хищник - час добыч, его усталость встретил
Тюрень и острый меч в соперника наметил,
Весь ожил, воспылал; уж тщетно, сил лишен,
Стремился меч отбить Домаль, изнеможен,
Тот к сердцу ищет путь и в яростном размахе
Поверг виющего свой труп кровавый в прахе.

Тогда вострепетал, казалось, самый ад,
И воплем, ужасом исполнился весь град.
Недвижим, распростерт, Домаль оцепенелый
Бросает на врага взгляд злобный, омертвелый,
Страшит - и посреди паденья своего.
Его ужасный меч пал из руки его.
Подъемлется, падет, взор тусклый открывает,
Взирает на Париж - и с воем умирает.
Ты видел смерть его, несчастливый Маен(*),
Ты видел, трепещал и, в мыслях возмущен,
В то время представлял себе конец подобный.

Но се Домаля труп, на одр взложивши гробный,
Печальным шествием и тихо в град несут,
Безмолвны воины ему вослед текут.
Какое зрелище! сил злобных воеводу
В град вносят посреди смущенного народу,
Всяк видит, в ужасе, сей впалый, мертвый взор,
Который оживлял, воспламенял раздор,
Сомкнутые уста, где смерть напечатленна,
Глава поникшая и прахом покровенна!
Нигде не видно слез, все в ужасе молчит,
Стенание друзей в груди стесняет стыд.
Бой кончился. В толпе мятежников крамольных,
Пощадой самою Героя недовольных,
Встал ропот, требуют, чтоб снова вспыхнул бой, 
Но Генрих их щадит: в дни бранные Герой,
Он в мире - друг людей, льет кровь их поневоле,
Мечтает, что они, в суровой плена доле(**)
От глада, нищеты преклонятся скорей, 
Что нужда победит вернее всех мечей.
Но тщетно - фанатизм упорство их сугубит,
Им все велит терпеть, на все дерзать их нудит.

Уже ободрены щедротою такой,
Чтут милость Генриха боязнию одной,
Но Сена как, в своем теченье стеснена,
Престала приносить из края отдаленна
Обычну дань полей; когда в сей пышный град
В одежде гробовой явился бледный глад
И, спутницу, вовлек смерть грозную с собою,
Париж исполнился мольбами и тоскою!
С ослабшим голосом, дрожащею рукой,
Несчастные вотще искали пред собой
Снедь скудную продлить на миг существованья!
Тогда и самый Крез почувствовал страданье
Сокровищ посреди; нет более утех,
Веселья, роскоши, пиров и сладких нег, 
Которые всегда его обворожали
И вкуса мертвого желанья раздражали.
Любимцы счастия! во страхе зрели их,
Истаивающих среди богатств своих,
Томимых, горестных, поток лиющих слезный,
Клянущих благ своих избыток бесполезный!
От глада старец там, к концу приближен дней,
Зрит сына, в младости угасшего своей;
Семейство целое там лютый глад терзает,
Поверглось, изнурясь, и вкупе погибает!
А там несчастные, простертые во прах, 
Без сил, отчаянны, при гробовых дверях, 
Остаток бедный яств отъемлют друг у друга -
Там брат на брата пал, жена на труп супруга!
Другие... сохраню для будущих веков
Сей ужас крайности, мучительству поносный!
Подобно призракам, блуждающи и грозны,
Стремятся снедь искать в гробах своих отцов,
И трупы мертвые, которы устрашают,
Как яства вкусные себе уготовляют!
На что не посягли средь крайностей таких!
Но снедь сия была последней снедью их.