Среди шумящих волн седого океана
Со удивлением вдали мой видит взор
        Одну из высочайших гор.
Древами гордыми глава ее венчанна,
Из бездны вод она, подъявшись вверх, стоит
        И вкруг себя далеко зрит.
Огромные куски гранита,
Которых древняя поверхность мхом покрыта,
С боков ее торчат, навесясь на валы:
Чудовищным сосцам подобны те скалы;
Из оных сильные бьют с ревом водопады
И часто, каменны отторгнувши громады,
        Влекут на дно морей с собой;
        С ужасным шумом ниспадая,
        Всю гору пеной обмывая,
        Они рождают гром глухой.
        Пловец чуть-чуть от страха дышит,
        Он мнит во ужасе, что слышит
        Циклопов в наковальню бой!
        И кит приближиться не смеет
        К подножью тех грозящих скал,
        К ним даже, кажется, робеет
        Коснуться разъяренный вал.
        Стихий надменный победитель,
Сей камень как Атлант стоит небодержитель.
        Вотще Нептун своим трезубцем
        Его стремится сдвигнуть в хлябь.
        Смеется он громам и тучам,
        Эол, Нептун в борьбе с ним слаб.
        Плечами небо подпирая,
        Он стал на дне морском пятой
        И, грудь кремнисту выставляя,
                Зовет моря на бой.

                И бурные волны
                На вызов текут.
                Досадою полны,
        В него свирепо отовсюду бьют.
        И свищущие Аквилоны
                Грозу к нему несут: 
                Но молнии и громы
                Вотще его трясут! 
        Их тщетен всех стихий соединенный труд,
        С досадой бури умолкают,
        И ветры с воем улетают;
Валы бока его ребристы опеняют,
                И с шумом вспять бегут.

        Я зрел: на сей громаде дикой
        Тысящелистный дуб стоял,
        Тенистый он шатер великой
        Вокруг ветвями простирал.
        Глубоко тридцатью корнями
        В кремнистой почве утвержден,
        И день, и ночь борясь с ветрами,
        Их силы не страшился он.
        Под ним покров свой находили
        Станицы многи птиц морских,
        В дуплах его, в ветвях густых
        Без опасенья гнезда вили.
Рушитель Хронос  сам, казалось, уважал
Сие гигантское исчадие природы,
И тщетно Посидон холмящиеся  воды
Всегда на оное, гневяся, воздвигал.
За вечности рубеж столетия, паря,
В медлительном своем течении дивились
        На древность той громады зря... 

                Но дни существованья длились
Не вечно для нее:  воздвиглися моря;
        Пучина вод надулась и вскипела,
        Густая с норда навалила мгла;
Тогда, казалось, обомлела
От ужаса уже  и самая гора:
И листвия дерев боязненно шептали,
И птицы с криком в них укрытия искали,
Единый  только дуб, родитель всех других,
Стоял, с презрением смотря на робость их. 

Но буря сделалась еще, еще страшнее;
        Эол взревел сильнее,
        И лютый  Ураган, 
Стремя повсюду смерть, взрыл к тучам океан.
Из сильных уст своих палящим ветром дуя
И мрачны  облака багровые волнуя,
Он бури проливал из них.
Тела китов, его ударами убитых
        Во глубинах морских,
        И части кораблей разбитых
                Он меще по водам.
Могила влажная раззинулась пловцам,
        И буря страшно грохотала... 

Перунами она и тут и там сверкала,
        Являя гору всю в огне... 
Но не мечтается ли мне?
Вдруг с блеском молнии ударил гром ужасный
        И, раздроблен в щепы, лежит
        Тысящелетний дуб прекрасный!..
Не всех ли гордых такова судьбина?
Казалось, гору ту, при пораженье сына,
        Объемлет вящий страх: 
И в каменных ее сосцах
        Иссякли водопады...

Еще боязненны туда кидаю взгляды,
Ах, что... что вижу я! Громада та трещит:
        В широких ребрах расседаясь,
Скалами страшными на части распадаясь.
Она как будто бы от ужаса дрожит! -
Землетрясение! о, сильный сокрушитель!
Сей гордый исполин, сей моря победитель, 
Который все стихии презирал,
        Против тебя не устоял:
                Он пал!..

Еще в уме своем я зрю его паденье:
Удвоил  океан тогда свое волненье,
Удвоил вихрь свой свист, гром чаще слышен стал;
Навстречу к молниям подземный огнь взлетал,
Из недр растерзанных выскакивая горных.
        Уже в немногих глыбах черных,
        Которы из воды торчат
        И серный дым  густой родят,
Величественной той остатки зрю громады,
Что на себя влекла всех плавателей взгляды!
На столь плачевный вид со вздохом я смотрю.

Ах, не подобна ли гора сия царю,
Который силами, богатствами гордится,
        Но славы истинной не тщится
        Делами добрыми стяжать,
        И Бога правды не страшится
        Неправдой раздражать!
Царь должен быть знаком с своими должностями,
        Повелевать страстями
        И быть законам раб;
Великим называть могли его тогда б.
        Тогда б не лесть одна венчала
        Его обманчивым венцом,
Но истина б сама его именовала
        Отечества отцом. 
Такого видели в Великом мы Петре
        И во второй Екатерине,
Таким желают  зреть и Александра ныне
        Российски патриоты все. 

Без добродетелей и впрямь земной владыка
Есть та среди зыбей морских гора велика,
Которой вышина  и живописный вид
Вдали хотя пловца пленяет и дивит,
Но быстрых вод с нее порыв, скалы ужасны
Для судна мирного его вблизи опасны.
        Блажен, кто в жизни океан
        На корабле своем пустившись,
И на мель не попав, к скалам не приразившись,
        Без бурь до тех доходит стран, 
        Где ждет его покой душевный!
        Все вещи в мире так же тленны
        Как сей разрушенный колосс. 
Чем выше кто чело надменное вознес,
        Тем ниже упадает.
Рука Сатурнова с лица земли стирает
Людскую гордость, блеск и славу, яко прах.
Напрасно думают в воздвигнутых столпах
И в сводах каменных тьмулетней пирамиды
Дела свои укрыть от злой веков обиды.
Что может уцелеть от алчности времен?
Им в бездне всяческих шар каждый подчинен:
Когда сей рушится, другой, родясь, юнеет...
Ту ж участь самую и человек имеет!
        Зачем же предаваться нам
Без меры всем своим хотеньям и страстям? 

Зачем всегда златой средины не держаться,
Чтоб долее судьбы дарами наслаждаться?
Известно, вянет и гниет
Все то, что нам вкусить земная жизнь дает;
Умеренно ж вкушать мы станем, осторожно
        Чтобы продлить, коль можно,
Срок жизни истинной, срок юных, здравых лет,
Способностей, ума и наслаждений время,
Когда нас не тягчит забот прискорбных бремя,
Забавы, радости когда текут на нас!
        Не слышим, как за часом час
        Украдкою от нас уходит;
        Забавы, радости уводит:

А старость хладная и всех их уведет,
И смерть застанет нас среди кручин,  забот.
Смерть!.. часто хищница сия, толико злая,
Моления и плач любви не уважая, 
Жнет острием своей всережущей косы
Достоинства, и ум, и юность, и красы!
        Во младости весеннем цвете
        Я друга сердцу потерял!
        Еще в своем двадцатом лете
        Прекрасну душу он являл.
За милый нрав простой, за искренность сердечну
Всяк должен был его, узнавши, полюбить;
И, с ним поговорив, всяк склонен был открыть
Ему всю внутренность души чистосердечно:
Такую мог Филон доверенность вселить!
Вид привлекательный, взор огненный, любезный,
        Мог пол к нему склонять прелестный,
        И обещал в любви успех;
Веселость чистая была его стихия;
Он думал посвятить все дни свои младыя
Для дружбы и любви, для счастья и утех.
Какой прекрасный план в своем воображенье
        Чертил он для себя
        Во сладком упоенье:
Природы простоту и сельску жизнь любя,
Он выбрал хижинку, при коей садик с нивой,
Чтоб в мирной тишине провесть свой век счастливой.
Всего прекрасного Филон любитель был,
Так льзя ли, чтоб предмет, во всем его достойной,
        Чувствительного сердца не пленил?
И близ себя, в своей он хижине спокойной
Толь редкий и драгой уже имел предмет!
Теперь на свете кто блаженнее Филона?
Не надобен ему ни скипетр, ни корона,
        Он Элисейску жизнь ведет!
        Увы, мечта! Филона нет!!
        Филона нет! - болезнь жестока
        Похитила его у нас.
        Зачем неумолимость рока
        Мне воспрещала в оный час
        При смерти друга находиться?
        Зачем не мог я с ним проститься?.. 
        Зачем не мог я в душу лить
        Ему при смерти утешенье,
Не мог печальное увидеть погребенье
И хладный труп его слезами оросить!..
К кончине ранней сей, увы, и неизбежной,
Я б милого приуготовить мог,
        И из объятий дружбы нежной
        Его бы душу принял Бог (*).

        Когда, богиня непреклонна,
        Меня косой своей пожнешь,
О, будь тогда ко мне хоть мало благосклонна,
И жизни нить моей тихонько перережь!
        Не дай, чтобы болезни люты
        В мои последние минуты
        Ослабили и плоть, и дух;
        До часу смерти рокового
        Пусть буду неприятель злого,
        А доброго усердный друг.
        Когда ж я, бедный, совращуся

        С прямого к истине пути,
        И в грязь пороков погружуся, 
        Тогда, о смерть, ко мне лети
        И будь мне друг и благодетель:
Тогда потерянну, забвенну добродетель
В мой отходящий дух ты возврати! 

Внемлю взывающих: все тленно, скоротечно!...
        Премудр и благ Господь,
Что жить уставил нам не вечно:
Когда б мы здесь свою всегда влачили плоть,
Какие бы тогда мучения рождались
        Для нас ежеминутно вновь!
Вотще б в злосчастиях мы покушались
        Из жил своих всю вылить кровь;
        Плоть пребыла бы невредима,
        А скорбь неисцелима.

        Престань роптать, слепая тварь,
        На тленность жизни сей конечной! 
Источник бытия, Вседвижитель, Всецарь,
От века все, что есть, для жизни создал вечной.
        Смирись, безмолвствуй, уповай
                И данное вкушай!