III

 Столь нечаянное зрелище
В диво тысяцкого дочери.
Отойти ли ей, приближиться ль...
Потихоньку приближается
Не без робости и трепету
И, наклоншись, смотрит пристально.
Вдруг беда - невесть от шороху,
Иль от мошек, или сам собой
Он проснулся - растворил глаза
На любезную красавицу,
Устремившуюсь внезапно вспять.

"Ах, куда, - воскликнул нежно он
К оробевшей, - ты куда спешишь!
Заплати мне, красна девица,
Что нарушила мой сладкой сон,
Заплати мне дорогой ценой!
Ты мне ягоды вкусить своей
Дай сама за то из белых рук!"
Виноватая, в смущении,
Закрасневшись и потупив взор,
Подала ему малины горсть.
Он не столько-то малине рад,
Сколько ручке белой, кругленькой,
Поднесенной ко устам его.
Вмиг вся ягода снята была,
Но уста - прильнули к рученьке!

Тут возводит красна девица
Нерешимо глазки черные:
"Что не пустишь, доброй молодец,
Ты руки моей?" - в невинности
Произносит милым голосом.
"Знать, дала тебе малины я
Не довольно: на, возьми еще."
Но не думал расставаться он
Так-то скоро с белой рученькой;
А от уст своих отняв ее,
Ко груди прижал добычу ту:
Сам же, с девы не сводя очей,
Жадно вслушиваясь в речь ее,
Отвечает: "О, прекрасная!
Что мне в ягоде? не слаще ли
Прикасаться до руки твоей!"

Впала девица в раздумье тут:
Устремляет око ясное,
В коем лиха никакого нет.
Озирает с удовольствием
Удивительного юношу;
Наконец ему с улыбкою
Говорит: "Когда же пустишь ты?" -
"Вмиг, любезная! еще к устам
Приложу... и вот послушен я.
Ах, устал ли б я держать сию
Белу рученьку в моих руках,
Нежно к сердцу прижимать ее
И к устам, - но прогневить тебя
Я горчайшею бедой сочту.
Или я уж прогневил тебя?.."
Зора пребыла безмолвною,
Возрастало в ней смятение;
Но глаза ее стыдливые
Тонким жаром наполняются,
Будто высказать стараются:
Ты ничем не прогневил меня!
"Сколь я винен, - продолжает он, -
Что с тобою так невежлив был!
С каждым взором ты мне кажешься
Обожения достойнее;
Отметаю дерзость прежнюю
И страшусь, чтобы за оную
Не был презрен я, несчастнейший!
Но накажешь ли за то меня
Оком гнева и немилости?
Или можно мне надеяться,
Что прощаешь мне - уверь меня
Хоть малейшею в том ласкою;
Дай опять мне руку нежную
И приветливым утешь словцом."
Тут она: "Чего ты требуешь, -
С удивлением промолвила
В большем отчасу смятении, -
Что простить тебе, не ведаю;
В чем утешить?.. вот рука моя,
Ты не враг мне, не виню тебя:
Я себя виню, что спящего
Разбудила; отпусти ж теперь:
Вижу, девушке с мущиною
Страшно быть - прощай!" И с словом сим
Улыбнулась, резво вырвалась
И поспешно удалилася.
Молодой Баян остался там
В несказанном восхищении;
Провождал глазами девушку
И охотно б вслед пошел за ней,
Если б многих сквозь кустарник он
Не услышал голоса подруг.
Но опять потом утихло все,
Знать ушла она с подружками.
Он стоял как будто сам не свой,
Приуныл и пригорюнился;
Взяв же гусли, стал наигрывать:

        О, прекрасная, кто ты?
        Ах, зачем не спросил я?
        Ах, зачем не спроведал!
        Скрылась, скрылась как молнья.
        Если только не с неба
        Ты, одна из бессмертных,
        В сей явилася роще!
        Стан и поступь богини!
        Взором в сердце проникла,
        Взором ясным, невинным!
        Если ты из бессмертных,
        О! явися мне паки;
        Я растаю в веселье!
        Без тебя я погибну
        В тяжкой, тяжкой кручине.

Он не мог уж продолжать в тоске,
Гусли выпали из рук его,
Прислоняется он к дереву,
Закрывает рукавом лицо.
Все казалося исчезнувшим
Вкруг его - лишь он с тоской своей
Сиротеет в поднебесной...

Но, скрепившись, укорял себя,
Что так слаб, и богатырское
Ободряет сердце к мужеству.
Прикасается опять к гуслям,
Хочет вызвать звуки бранные -
Звуки пиршества-веселия,
Чтоб рассеять думу крепкую.
Нет, напрасно - непокорные
Ропщут струны; издают одно
Только томное, унывное.
Так в печали возвращается
Он на Киев поздним вечером.

И на утро Певислад-Баян
Перед мощным божеством любви
Изливать свою кручину стал.
Лада глас его услышала.